Новости

Вот уж никогда не собирался молодой учитель из Кудымкара Александр Николаевич Радостаев менять профессию на военную, но вмешался июнь сорок первого. В первые дни войны на фронт ушел отец, а в августе солдатскую шинель надел и сын, направленный военкоматом в Черкасское пехотное училище.

Нередко в литературе можно прочитать о том, что войны в сорок первом мы не ожидали и не готовились к ней как положено. Нет. И ожидали, и готовились. Когда весной сорок первого воинские эшелоны Пермской 112-й стрелковой дивизии спешили к западной границе, Черкасское пехотное училище передислоцировалось на Урал. И это не единичный факт.

Поскольку «юнкерсы» над Украиной еще не летели, училище вывезло в Свердловск все свое имущество вплоть до последней книжки уникальной библиотеки с редчайшими изданиями Это уже в годы войны какой-то ретивый политработник основательно почистил библиотеку, в макулатуре оказалась даже первая прижизненная биография Суворова, изданная в 1798 году.

Курсантов первого военного набора черкасского пехотного училища одели и обули еще по нормам мирного времени, кормили по прежнему рациону, хлеб за столом на пайки еще не делили. Единственное, чего не привезли из Черкассов на Урал, − свободное время, предназначенное для посещения театров и выставок, для вечерних прогулок с девушкой.

С первого дня войны самые ощутимые потери среди младшего командного состава приходились на взводных. Трехлетнюю программу урезали до годичной, прежде всего за счет увеличения почти вдвое учебных часов. Главная задача теперь состояла в том, чтобы дать людям азы командирской науки, а всю ее познать им предстояло на фронте.

Новичка Радостаева зачислили в пулеметную роту не случайно. Отбирали по образовательному цензу, поскольку главным предметом в огневой подготовке у пулеметчиков была теория стрельбы, а это уже математика, особенно в стрельбе по закрытым целям. Изучали пулемет «Максим», что является неотъемлемой частью знаменитых тачанок времени гражданской войны. В числе немногих, на отлично освоивших практическую стрельбу с закрытых позиций, курсант Радостаев выпустился лейтенантом и, прибыв на фронт, получил не взвод, а роту. Правда, стрелковую, пулеметных вакансий не было, как не было и дивизии самих пулеметных рот. Начав в сорок втором с ротного, в мае сорок пятого Николай Иванович занимал уже должность начальника разведки Пермской 61-й гвардейской Славянской Краснознаменной дивизии, с которой прошел большую часть своего боевого пути.

За плечами Радостаева −Вязьма и Сталинград, Приднестровье и Карпаты, Балатоновская мясорубка и три ранения. Словом, есть что рассказать. Только воспоминания не о себе, а о жестоких несуразностях нашей Победы.

Война есть война: живым – слава, мертвым − вечная память. В нашей великой Победе слава оказалась не для всех живых, как и вечная память по павшим. Речь о тех, кто побывал в плену не по своей воле, а вернувшись на родину, оказался ее изгоем.

- Отец мой пропал без вести под Ленинградом, − рассказывает Радостаев − Что такое «пропавший без вести», нам хорошо известно. И только недавно я узнал: отец не пропал, а погиб. И камень с души снят, а носил я его более сорока лет…

Александр Николаевич показывает фотографию далекого сорок второго года.

- Это мы взводом сфотографировались перед выпуском. Вот я, Плотников, Топорков. После выпуска немало значило, в какую часть попадешь. Степан Неустроев со своей дивизией дошел до Берлина, штурмовал Рейхстаг, стал Героем Советского Союза. А вот Плотников с Топорковым… Я получил назначение в 357-ю дивизию, они − в 355-ю. Боевое крещение приняли в Ржевско-Вяземской операции, где пришлось нам познать, что такое окружение. Наша дивизия все-таки сумела выйти из этого кольца. Хуже обстояло дело в 355-й, многие бойцы и командиры которой оказались в плену, и среди них Плотников и Топорков… Топорков не выдержал концлагеря – бросился на оголенные электропровода и сгорел. Плотникова освободили в конце войны: прошел проверку, а вот выезжать за пределы определенного ему места жительства он не имел права…

Не об одной искалеченной солдатской судьбе поведал Радостаев. Но речь не о судьбах − о памяти. Прямо скажем - за громкой фразой «Никто не забыт, ничто не забыто!» − больше лозунговой показухи, чем действительной памяти. У Александра Николаевича эта память в сердце. Память, затаенная с глубокой болью.