Новости

Моей бабушке было чуть больше 16 лет, когда началась война. Что может понять девчушка о страхе и ужасе, который накрыл нашу Родину в тот роковой июнь?

В большой семье, где родились 4 ее братьев, она — единственная девочка. Самая желанная, долгожданная и любимая. Было все: достаток в доме, беззаботное деревенское детство, защита и поддержка старших братьев, безграничное обожание со стороны отца. Ну война и война, далеко от нас, закончится быстро, мы сильные, справимся – так ей говорили, и она верила.

Ну война и война… далеко, но так близко…

Всех братьев забрали на фронт, мать и отец от переживаний и волнений постарели враз, хозяйство пришлось распродать, вместо шума и смеха в отчем доме поселились тишина и слезы.

Опустели улочки и дворы, больше не собирались по вечерам шумные веселые компании с гармошкой. Были редкие письма с фронта. Бабушка вспоминает, что ее мама всегда плакала, когда получала весточку от сыновей. Бережно хранила письма и постоянно перечитывала.

А осенью пришла в село разнарядка: собрать всех девушек, кому исполнилось 16 лет на Ладожское озеро. В этот список попала и моя бабушка.

Распределили их по баракам. Условия тяжелые, но жить было можно. Подтапливали буржуйки, свет давали керосиновые лампы.

Первые два дня обживались и проходили инструктаж. Потом начались трудовые будни. Бабушка работала на торфянках недалеко от Ладожского озера.

С раннего утра и до позднего вечера они заготавливали торф. Можно сказать, что это было стратегическое полезное ископаемое. Именно торф был основным видом топлива для электростанций и предприятий, для городов и деревень.

Целыми днями в ледяной вязкой жиже. Постоянно сырые ноги, руки в мозолях от лопат и гложущее чувство голода. Кто-то из девушек добывал тофр, кто-то занимался его просушкой, кто-то грузил в вагоны. Работали и в морозы. Выдалбливали торф из промерзшей земли, никто не плакал и не жаловался. Летом мучили комары, зимой – пронизывающие ветра с Ладожского озера.

«Мы знали, – говорила бабушка, – что тяжело было всем, но солдатам на фронте куда тяжелее. Мы все, как могли, держались из последних сил и работали, работали».

Моя бабушка попала в блокаду Ленинграда, но об этом она никогда не рассказывала. Она закрывала глаза и начинала плакать. Единственное, что она говорила: «Не дай вам Бог это пережить».

Почти два года бабушка была «на торфе». Связи с родителями практически никакой не было, новости из села узнавали по редким письмам, что приходили ее односельчанам.

Но одно она знала точно. Родители написали прошение о том, чтобы ее вернули домой, как единственного ребенка. Все братья ушли на фронт, один из них погиб почти в самом начале войны. Ее мать и отец остались одни. Наедине со своим горем и страхом, без сыновей и дочери. Они писали и просили, чтобы Матрёнушку вернули домой.

Бабушка рассказывала, что она почти каждый день бегала в комендатуру и узнавала про прошение. Ждала и надеялась. Но время шло, а документ так и не приходил.

Настала дождливая холодная осень, потом наступила зима. Шли нескончаемые дни на торфянках. Люди начинал болеть, многие умирали от холода и голода. Бабушка говорила, что мысли о доме и родителях согревали ее изнутри и давали сил.

Как-то морозным вечером после работы прибежала она в комендатуру и узнала, что прошение подошло. Времени на сборы не было. Успеть хотя бы забрать документы и попрощаться со своими родными подруженьками, как их ласково тогда называла бабушка.

На следующий день — вокзал. Вот и поезд, что идет по направлению в родную сторону. Но не попасть на него. Все вагоны забиты ранеными бойцами, которых по состоянию здоровья демобилизуют с фронта. Ни одного свободного местечка для маленькой худенькой девчушки.

Села она на лавочку и заплакала. В прошении срок стоял на отбытие с Ленинградской области. Если в это время не уложиться, потом нельзя будет покидать пределы города. Сидит плачет и тут вдруг чувствует, что кто-то по голове ее гладит. Глаза открывает, а рядом солдат без ноги на костылях стоит.

– Чего, – говорит, – сестричка, плачешь?

Поведала бабушка ему свою историю. Послушал он ее, улыбнулся в ответ. И повел к поезду. Пока шли, он ей предложил стать на время поездки его младшей сестрой. Ему по выписке из госпиталя сопровождение необходимо было, кроме ампутации ноги у того солдата и контузия тяжелая в голову, как оказалось, была.

Так и забрались в вагон солдат без ноги и младшая сестричка. Так и ехали несколько дней с остановками, пока бомбежки были, пересадки, еще раненых подсаживали. Тот солдат никуда сестричку от себя не отпускал, делился с ней своим пайком, рассказывал, как воевал. А она помогала ему и медсестрам. То раненых перевяжет, то за водой сбегает на стоянках, то обедом покормит солдата в тяжелом состоянии.

Как домой потом бежала, не помнит. Крылья несли. И сил то от голода не было бежать, но бежала. Плакала от счастья, что увидится с родителями, и от горя, что одного из братьев больше никогда не сможет обнять.

После торфянки у бабушки всегда болели ноги. На погоду, говорит, реагировали. Но мы то знали, какая погода была этому виной.

Многих вещей в силу возраста я не понимала. Меня поражало ее отношение к хлебу. Она всегда доедала хлеб, даже крошки со стола собирала в ладошку и съедала. Запах свежего батона могла вдыхать подолгу. Поднесет батон к лицу, глаза закроет и сделает глубокий вдох. И говорила всегда «Божечка ты мой, какое счастье».

Ее нет с нами почти 15 лет. Да, безусловно, я горжусь ее мужем – моим дедом, который прошел всю войну до самого Берлина. Это будет другая история.

Но не меньше я горжусь бабушкой Матрёной Григорьевной Калибердиной. Я горжусь тем, что в моих жилах течет кровь людей великого поколения. Людей, которые и в тылу, и на линии фронта своим неимоверным трудом, силой духа, смелостью и отвагой сохранили свободу для нас.

Ирина Виноградова, сотрудник отдела МВД России по Соликамскому городскому округу