Новости

Историю своей семьи наверняка хотел бы узнать, пожалуй, каждый человек. Но поиск своих корней – кропотливая и непростая работа, которая начинается с воспоминаний и изучения писем, справок, документов, хранящихся в семье. Об этом знает начальник штаба МО МВД России «Брянский» Дмитрий Балин, который прошел этот путь.

Писать семейную историю начал еще его дед – Виктор Балин, родившийся в деревне Башково, Тобольского района Омской (Тюменской с 1947 г.) области. В 17 лет он был призван в ряды Красной Армии, был красноармейцем 128-го запасного стрелкового полка в Сибирском военном округе. В 1944 году принимал участие в боевых действиях сначала под Порховом Ленинградской области, затем на территории Литвы в составе 261 стрелкового полка на II-ом Прибалтийском фронте, в должности стрелка. Его служба в Литве проходила до сентября 1953 года. После войны в Литве националистами велась самая настоящая партизанская война против действующей советской власти. Виктору Григорьевичу пришлось принимать участие в схватках с бандформированиями. Об этом говорит и боевая награда – медаль «За боевые заслуги», врученная ему в 1954 году.

И сегодня записки Виктора Григорьевича о жизни глубинки, воспоминания о детстве, совпавшем с годами коллективизации, интересны не только как история одной жизни, но и как память о недавнем прошлом.

Семья

В 1925 году мой отец Балин Григорий Николаевич женился вопреки воле своей на Елизавете Федоровне. Его отец Николай Егорович не разрешил жениться на той, на которой он хотел, а сказал: «Мы тебя женим на Лизе, она работящая и из семьи тружеников, а на ком ты хочешь жениться – нам ее в дом не надо». Пошли и сосватали его за мою мать.

Сестра отца – моя тетя (ее тоже звали Лиза) очень обижалась на моего деда Николая Егоровича, за то, что он не разрешил ей выйти замуж за любимого человека. Когда Степан Шестаков приехал к ним свататься со своими родными, дед Николай Егорович и разговаривать с ними не стал, несмотря на уговоры бабушки Параскевы. Дед Николай считал, что в деревне Алемасовой не было у крестьян в достатке земли, жили бедно и занимались в основном охотничьим промыслом. Выдал же он замуж тетю Лизу за единственного сына, племянника моего деда Федора Кирилловича – Федора Степановича, отец которого Степан Кириллович был убит в войне с Японией в 1904 году.

После просватывания не по любви Федор Степанович и тетя Лиза поехали венчаться в церковь в город Тобольск. Узнав об этом, ее любимый Степан Шестаков приехал на лошади к церкви и передал тете Лизе платок мокрый от его слез. Тете Лизе сделалось плохо, она потеряла сознание, ее в таком состоянии обнесли вокруг аналоя, т.е. насильно повенчали и увезли в семью Федора Степановича, которая жила в деревне Башковой. Прожив не по любви с Федором Степановичем до начала войны, она не родила детей. Федор Степанович в 1941 году был призван в Армию и погиб, а тетя Лиза, тяжело заболев, умерла в 1943 году, в феврале.

Колхоз

В 1934 году, глубокой осенью, приехал из Тобольска мой дядя Константин Николаевич и говорит отцу в отсутствии матери: «Гриша, сейчас организуют колхозы, и мне предложили организовать колхоз в Башковой, я пока говорю с тобой, родным братом, ты должен поддержать меня и вступить в колхоз первым». Потом в тот же вечер пригласили зятя Федора Степановича, и дядя стал уговаривать его вступить в колхоз. Пришла мать. За ужином отец рассказал ей, что брат Константин просит поддержать его и подать первым заявление о вступлении в колхоз. Когда ей рассказали, что в колхозе земля будет общая, лошади и сбруя будут общими, коровы и овцы тоже будут общими, работать будут сообща, мать расплакалась и говорит: «В колхоз вступать я не буду. Если уведут двух лошадей со двора – полбеды, а если уведут двух коров, чем мы будем кормить своих детей, ведь у нас их уже четверо?» Мать со слезами ушла к своим родителям за советом. Какой у них был разговор, не знаю, но мать вернулась еще более расстроенной. Отец сказал: «Я не могу не поддержать брата. Если откажусь, то кто его поддержит, а ему поручили в райкоме и райисполкоме, завтра собрание, и будет представитель из района».

Отец увел на общественный двор коня, которому дали кличку Витька и жеребца по кличке Коммунар. Отвезли сбрую, телеги, сани, увели на общественный двор корову и телку, в хозяйстве оставили одну корову. Первым председателем колхоза избрали Балина Федора Степановича, мужа моей тети Лизы.

Тем, кто не вступил в колхоз, в том числе и моему деду Федору Кирилловичу с семьей, оставили огороду по 30-ть соток, остальную землю в поле передали колхозу. Весной 1935 года Федор Кириллович лишился коня Савраски, который в пойме речки Старица ранней весной увяз в грязи и погиб. Семья деда Федора попала в тяжелое положение, и он вынужден был в 1935 году вступить в колхоз. Но колхозники потребовали от него приобрести и сдать в колхоз одну лошадь и одну корову, и деду пришлось покупать лошадь.

В 1935 году был хороший урожай, получили много хлеба на трудодни. Часть хлеба отец продал на рынке. имея еще и деньги, заработанные в ямщиках, купил дом на снос в деревне Почекушиной. На колхозных лошадях, с помощью односельчан, дом был перевезен в деревню Башкова, где в 1936-37 годах отец построил дом. В 1937 году мы перешли в новый дом – большой просторный. В новом доме нашей радости не было границ. Построили амбар для хранения хлеба и всякой утвари, двор для скота. Дом стоял на берегу речки, в окружении елей, через дорогу был наш огород. Возле нашего дома, в ельнике, всегда собиралась молодежь, играла гармонь, пели песни и плясали, особенно летом, а мы, дети, лежали на сеновале и долго не могли заснуть.

Праздники

В дни престольного праздника Петрова Дня (12 июля) отец, мать, бабушка Марья, дедушка Федор и я с ними, садились в лодку и плыли в деревню Зырянову, куда вышла замуж сестра моей матери тетя Тюня, и в соседнюю деревню Саргину, где жила другая сестра мамы – тетя Пана. К ним на Петров день съезжалась вся многочисленная родня, которая собиралась в Саргиной, и к вечеру всей гурьбой переходили в Зырянову. Народу собиралось очень много: приезжала со всей округи молодежь – ребята и девчата. Народу было столько, что на улице пройти было невозможно. Так молодые гуляли до утра, пока не рассветет, и только потом начинали расходиться. Мы, пацаны, всегда держались своих взрослых парней и девчат, приехавших на праздник из Башковой и Ломаевой, наши ребята жили дружно с Ломаевскими и между собой не дрались. Обычно семейные гуляли по домам, а молодежь веселилась на улице, где устраивались танцы, пляски, борьба. Обычно бороться начинали деревня на деревню: «наши» заодно с Ломаевскими, Зырянские с Саргинскими, Козловские с Филатовскими. Борьба начиналась с пацанов 10-12 лет. Выходят примерно одногодки, один из одной деревни, другой из другой, подвязанные веревкой или поясом, и начинают борьбу: кто кого положит на лопатки, и так до трех раз. Кто победитель – тот остается в кругу, а побежденный уходит, но побежденная команда выставляет другого. Так борьба доходит до взрослых парней, и продолжается до тех пор, пока не найдут равного победителю. Тогда команда победительница начинает качать на руках победителя до тех пор, пока он не скажет, что хватит. Иногда эта борьба доходила до кулачного боя, и тогда ребята одной деревни дрались против другой, до тех пор, пока у ребят какой-то деревни явно не хватало сил и они начинали разбегаться.

На второй день праздника вся наша родня из Зыряновой переходила к нам в Башкову, и вся молодежь, что гуляла в Зыряновой из других деревень, во второй половине дня направлялась в Башкову. И снова все то же веселье: танцы, пляски, песни под гармонь и та же борьба. В последний день (14 июля) все собираются в дер. Ломаевой. И так за весь год справляли один праздник – Петров день. В другие дни года отдыхать и веселиться было некогда.

Объединившись в колхоз, с 1935 года стали отмечать 7-ое Октября и Первое Мая. В эти праздники в колхозе резали быка и свинью, назначали из числа колхозниц поварих, и они готовили обед. Все собирались в школе за столами двух классных комнат, и начинался «вечер». Перед ужином взрослых сажали за столы и нас, пацанов, хорошо нас кормили и отправляли домой, насыпав нам в карманы конфеты для угощения самых маленьких, которые остались дома. Вообще, во время Октябрьских и Первомайских праздников никто не оставался обойденным: отмечали всех от мала до велика.

Дом, дети

Работать я начал очень рано: как вступили в колхоз. В летние каникулы мы, дети с семилетнего возраста, возили на лошадях навоз на поля. Во время уборки сена подвозили копны к скирдам, во время жатвы собирали колоски хлеба, оставшиеся после уборки. За всю эту работу нам начисляли трудодни, на которые к концу года родители получали хлеб и деньги.

Кроме того в доме на нас была возложена прополка огорода и окучивание картофеля. Мать и отец огородом, кроме посадки овощей и картофеля, не занимались, да и заниматься им было некогда. С утра до позднего вечера, особенно летом, работали в колхозе.

Старшие нянчились с младшими братьями, поднимали на ноги один другого. Помню, много пришлось мне нянчиться с сестрой Нюрой, братом Васей. Когда брату Васе исполнился 1 год, мама купила ему красную рубашку, и я сложил про него песню, которую напевал: «Васенька, Васенька, на Васеньке рубашка красинька». В то время, в тридцатых годах, у деревенской молодежи, особенно у девчат, была мода «переворачивать» слова и говорить между собой языком, не понятным для других. Подражая им, на их языке я эту песню пел так: «Синька-Ва, Синька-Ва, на Синьке-Ва башка-Ру синь-ка кра», что означало: «Васенька, Васенька, на Васеньке рубашка красинька».

Отец с семьей жил в доме своих родителей до 1937 года. В этом доме жила и семья его старшего брата Константина Николаевича. Было очень тесно, мы, дети, спали вповалку на полатях, сделанных в прихожей под потолком, в 0,8 метра от потолка. Залезали на полати через верх русской печи.

Фабричной обуви мы почти не носили. Обувью для нас служили в зимнее время скатанные из овечьей шерсти валенки, летом – сшитые дедом Федором «бродни» из выделанной кустарным способом кожи, которые очень берегли и носили только ранней весной и осенью в ненастную погоду. Летом ходили босиком или в лаптях, сплетенных из коры липы. Особенно хороши лапти были в период сенокоса: легки и удобны, и ноги не колет, когда ходишь по покосу. Кожу кустарным способом выделывал отец, лучше его специалиста по выделыванию кож в деревне не было. Отец был и лучшим забойщиком скота. В деревне кто бы что ни резал, всегда приглашали его. Самое трудное – это ободрать свинью, и отец так с этим справлялся, что не делал ни одного пореза кожи, что очень ценилось. До войны свиней не палили, а только обдирали и шкуры выделывали на кожу для изготовления обуви. Выделка кож в то время каралась по закону, поэтому производилась отцом негласно. Бочки с кожами, залитые водой с известью, прятались обычно на сеновале. После определенного срока нахождения кож в растворе извести их вынимали, и отец заставлял обычно меня с Сережей скребком удалять шерсть с кож, которая сдиралась очень легко. После обработки кож их клали в бочки и пересыпали высушенной и толченой корой лозы и заливали водой, то есть дубили кожу. Хорошо продубленная кожа после высыхания делалась мягкой, прочной, водонепроницаемой. Из этой кожи шились для женщин «чирки», для мужчин «бродни», которые пропитывались несколько раз дегтем, были очень удобны и легки.

До войны недостатка хлеба не ощущали, но и избытка его не было. Основной пищей летом был картофель, картофельный суп с перловой крупой, приготовленный в больших чугунах, в русской печи, хлеб, испеченный из ржаной муки, также в русской печи, и, конечно, рыба, из которой варилась уха, или же она жарилась, коптилась. Зимой ели мясо. На зиму резали поросенка и бычка или телку.

Лес

В период учебы в 5-7 классах в осеннее время, мы ставили пленки, которые сами плели из конского волоса. У каждого из ребят в лесу был свой участок, на котором мы промышляли дичь. Премудростям изготовления пленок и установки их научил меня дед Федор. Он мне показывал и самые добычливые места.

Начиная со второй половины августа и до снега мы ежедневно бегали осматривать ловушки и почти всегда приносили дичь – по 2, 3 и 4 штуки. Мать варила суп и кормила семью, а мы не уставали: в школу туда и обратно 12 километров, в лес 5 километров туда и обратно. Уроки приходилось учить поздно вечером при керосиновой лампе.

Когда ложился снег, мы старались захватить место для ловли зайцев петлями из стальной проволоки. Петли обычно ставили в лаз плетня, которым были огорожены поля, и через эти лазы зайцы ходили кормиться из леса на поля, где была посеяна озимая рожь. Зайцы попадали в петли и «душились», а иногда приходилось доставать их еще живыми и добивать. Я сам обдирал зайцев и отдавал их матери, она их жарила или тушила с картошкой в русской печи и кормила семью.

Однажды, в середине зимы 1940 года, когда выпал большой снег и лазы в плетнях занесло, мы с соседом сиротой Шуркой Балиным, который был на 2 года старше меня, поставили петли на зайцев на тропы в лесу. Там же кроме нас ставил петли Илья Балин (не родственник, а однофамилец). И вот мы с Шуркой пошли проверять свои петли, взяли собаку по кличке Мураш. Когда зашли в лес, Мураш поднял с лежки зайца и погнал по тропе, на которой были поставлены петли Ильей Ивановичем, заяц попал в петлю, мы его добили и пошли проверять свои петли. В Шуркины петли заяц попал, а в мои нет. Возвращаясь обратно, Шурка мне говорит: «забери этого зайца, ведь его загнал твой Мураш». Я вытащил зайца. Но мы оставили свои следы.

Рано утром я ушел в школу. Мама не успела еще сварить зайца, приходит к нам Илья Иванович и спрашивает родителей, приносил ли я вчера зайца. Мама ответила, что да, приносил. Тогда Илья Иванович говорит, что Витька взял зайца из его петли. Отец достал зайца из кладовой и шкурку и отдал Илье Ивановичу. Когда я вернулся из школы, отец ждал меня уже дома. Не успел я зайти в дом, как отец спрашивает меня, где я взял зайца, которого принес вчера. Я ему ответил, что Мураш его загнал в чью-то петлю, вот я и взял. Отец мне устроил порку и сказал, чтобы я впредь чужого не брал и не позорил честь семьи.

Честность, добропорядочность, трудолюбие для отца было все, он дорожил этим и приучал нас к этому!

Дедушка Федор хорошо знал прилегающую к деревне тайгу, знал грибные и ягодные места. Бывало, мама придет к нему и просит: «Тятя, возьми ребятишек в лес по ягоды». А он говорит: «С ними ходить только показывать ягодные места другим, они через каждые 10 минут меня кличут». Уговорит мама все же деда взять нас с собой. Идем с Сережей вслед за ним, где шагом, где бегом, дед ведет не дорогами и тропинками, а лесом, чтобы никто не встретился с ним и не узнал его заветных ягодных мест. Приведет на ягодное место и говорит: «Берите ягоды и не зовите меня, с места не уходите иначе заблудитесь, я сам к вам приду». За это время он обежит свои охотничьи угодья, проверит пленки, соберет дичь и приходит к нам. В лес с собою он брал обычно берестяной кузовок, ведра на 2-2,5, и ведро, мы с Сережей – по ведру. Ягоды обычно брали: голубику, чернику, морошку, осенью – бруснику и клюкву. Варенья мы не варили, а все принесенные ягоды мама везла на рынок в Тобольск и продавала их, а нам покупала кому рубашку, кому штаны или ботинки.

Школа

1 сентября 1934 года я пошел в первый класс. Школа располагалась в деревне Башково. Школа имела всего 2 классных помещения: в одном занимались ученики 1 и 3 класса, во втором – 2 и 4 класса. На всю школу была одна учительница Фаина Павловна, старая дева 50-55 лет, никогда не выходившая замуж, очень злая и нервная. Даст задание одним и пойдет к другим. В ее отсутствие в классе начинается шум, беготня. Услышав это, она прибегала и, если кого заметит не на своем месте, била без разбора или указкой, или большой линейкой. И, упаси Бог, чтобы кто на нее жаловался родителям, потому что знали: попадет и от родителей. Я старался учиться добросовестно и всегда в душе презирал того, кто сам не старался учиться и мешал другим.

Дома помогать в учебе мне было некому, мать была неграмотная: ни писать, ни читать не умела. Отец окончил 3 класса и считался по тому времени грамотным, умел читать и писать и даже неплохо считал на счетах. Но мне он не помогал в учебе, так как каждую зиму уезжал «в ямщину» и дома не жил. Но всегда интересовался у учительницы Фаины Павловны моим поведением и учебой и очень был доволен, когда она хвалила меня. Но на похвалы был скуп, только говорил: «Учись, Витька, будешь ученым».

В 1938 году я успешно окончил 4 класса начальной школы в деревне Башковой и был награжден похвальной грамотой. Отец и мать успехам моим радовались и в подарок за хорошую учебу купили мне сапоги, штаны и рубаху.

В сентябре 1938 года я пошел учиться в 5-й класс «б» Верхне-Филатовской неполно-средней школы. В школу мы ходили гурьбой, а расстояние от дома до школы – 5-6 км. Нам оно казалось коротким, и мы его пробегали за 40-45 минут.

Перед войной в 1939-41 годах в округе развелось очень много волков, которые приходили в деревни, залезали в хлева, резали овец, коров, особенно в зимние месяцы, таскали собак, были случаи, что нападали на людей. Зимой, уходя рано из дома в школу, мы собирались гурьбой, делали факелы из пакли, пропитанной в керосине, по очереди зажигая то один, то другой факел, – так и шли в школу, отпугивая волков.

Перед выпускными экзаменами мама пошила мне из голубого сатина рубаху и полушерстяные штаны с карманами на боку. До этого она никогда не шила мне брюк с карманами. На ноги я надел кожаные тапочки, что тогда было модно, приобретенные мною в сельпо за сданные мною шкурки красных хомяков, которых мы ранней весной на полях из нор «выливали» водой. Для того чтобы получить кожаные тапочки, необходимо было сдать 10 шкурок хомяков.

18 июня 1941 года мы, выпускники Верхне-Филатовской неполно-средней школы 7 «а» и 7 «б» классов, договорились поехать с классными руководителями в Тобольск, в последний раз вместе сходить в кино, сфотографироваться на память. Уходя в город, я попросил у мамы денег, она говорит: «Витя у меня есть единая тридцатка (были в то время такие купюры красного цвета), я тебе ее дам, но смотри не потеряй деньги, принеси сдачу». Деньги в то время это были большие: тридцать рублей – это средняя месячная зарплата рабочего. Мы сходили в кино, в фойе кинотеатра я впервые купил и отведал мороженое. Сфотографировались на память со своими классными руководителями – Екатериной Ивановной и Антониной Ивановной, не зная о том, что через несколько дней начнется Отечественная война и мы расстанемся раз и навсегда.

Война

Весной 1941 года была очень большая вода, она угрожала затопить поля, на которых была посеяна рожь, пшеница, ячмень, овес. День и ночь работали на отсыпке плотины все колхозники, преграждая путь большой воде, предупреждая затопление полей. Народ предчувствовал большую беду. Такая вода была в 1914 году, когда началась Первая мировая война, но та вода не принесла большой беды, не затопила поля, так как уровень ее был почти на 2 метра ниже воды 1941 года.

Уже начала набирать колос озимая рожь, поднимались в рост яровые хлеба, вода стала на одном уровне, т.е. перестала прибывать, все радовались, что сумели отстоять урожай, но радовались преждевременно.

22 июня 1941 года началась Великая Отечественная война! О ней мы узнали только вечером. Нас, молодежь, собрали, рассказали о вероломном нападении фашистской Германии на Советский Союз. Распределили обязанности: круглосуточно нести охрану колхозного имущества, склада с запасами зерна, скотных дворов.

На второй день ушли по призыву в армию многие мужчины – колхозники, которые были в запасе по первой категории. Работа по укреплению плотины ослабла. 26 июня 1941 года разыгрался сильный ветер, который дул с севера, волны хлестали в плотину, которая не выдержала разбушевавшейся стихии, прорвалась, и масса воды хлынула на поля, затопляя их. 70% посевных площадей оказались под водой. Это произошло в 2 часа ночи 27 июня 1941 года. В то время наши передовые части Красной Армии уже пять дней героически сражались с озверелыми фашистами.

Мы все поняли, какое горе обрушилось на нашу страну и наш колхоз. Сильно плакали женщины, хмуры были мужчины. Остались незатопленными деревня, огороды и 30% полей. Были затоплены луга, пастбища. Вода медленно убывала. Надеялись, что война скоро закончится, как это было в 1938 году с Японией на реке Халхингол и озере Хасан, и в 1939-1940гг. в войне с Финляндией.

Отец и мать предложили мне поступать в речной техникум. Школу я закончил на «4» и «5», экзамены в техникум сдал успешно. В сентябре приступили к учебе.

9 сентября 1941 года получил повестку в армию отец. Помню, как его провожали, много было народу – в избе негде было ступить. Пришла провожать отца и его тетя Мария Емельяновна. Завела в спальню, по родительски перекрестила, сказала ему: «Помни всегда родительское благословение», а потом: «Может, Гриша, тебе лучше сдаться в плен, так ты останешься живой, помнишь, как мой брат Василий Емельянович в империалистическую войну попал в плен и после войны вернулся домой живым, а ведь многие погибли». На это отец то ли в шутку, то ли всерьез ответил: «Или голова в кустах или грудь в крестах, воевать – так до победы». Отцу в то время было 37 лет. К тому времени, в основном, все мужчины-колхозники колхоза «Заря» в возрасте до 50-ти лет были призваны в армию.

Отец первым на руки взял двухгодовалого Леню, перекрестил, поцеловал – и так всех. Со мной с последним прощался. Ехали провожать его до Тобольского райвоенкомата на двух лошадях: мама, я, дедушка Федор, Михаил Никифорович с гармошкой и еще кое-кто.

В районе РВК еще раз, попрощавшись, расцеловавшись с отцом, расстались. не думал я в то время, что больше никогда не увижу своего строго, скупого на похвалы отца. Когда я уходил от него, отец вслед сказал: «Витя, вся надежда матери на тебя, помогай ей, ты знаешь, что вас осталось шесть человек и матери будет нелегко». Отец ничего не сказал об учебе, а ведь я помнил его слова: «Учись, Витька, будешь ученым!».

Я ничего не ответил не потому, что не хотел, просто не мог говорить: я рыдал навзрыд и, чтобы не слышал моих рыданий отец, быстро, почти бегом, ушел в сторону техникума, который в ту пору располагался на территории Тобольского кремля.

Проучившись до марта 1942 года, пришел домой и сказал матери, что учиться больше не буду; я там живу голодный. Мама с радостью приняла мое решение. Однако через неделю пришла повестка: вернуться в техникум для продолжения учебы. По повестке я не явился. Через некоторое время меня вызвали в Тобольский райотдел милиции и предупредили, что если я не приступлю к учебе, то меня будут судить. убеждали, что, готовя нас как специалистов-электромехаников, преподают радиотелеграфное дело, которое так необходимо для армии и фронта.

Я наотрез отказался учиться, заявив: «что хотите, то и делайте, но учиться я не буду», мотивируя тем, что не столько думаю об учебе, сколько о еде. что я принесу из дома, у меня все отбирают, а я не могу каждый день ходить домой к матери за 12 км, чтобы покушать». Тогда мне сказали: не будешь учиться – пошлем тебя на лесозаготовки, а это в 50-ти километрах от Тобольска. Я заявил, что куда угодно – только не в техникум.

В середине марта 1942 года, в 15 с половиной лет, я выехал на лесозаготовки. Работали на заготовке и вывозке к берегу Иртыша из леса березовой ружейной болванки – для изготовления прикладов винтовок, пулеметов и автоматов. Работа была очень тяжелая, постоянно в сырости, высушить обувь, одежду негде. В бараках народу было очень много, спали на нарах и верхнюю одежду сушили под собой. Питание в столовой за счет заработанных денег плохое, картошка мороженая, хлеба давали по 450 г на человека в день. Жиров и мяса почти не было. Лошадей кормить тоже нечем (кроме сена). Лошади уставали. На лесозаготовках я начал курить, не стесняясь взрослых.

В середине апреля 1942 года по последнему санному пути нас отпустили по домам. Как была рада мама моему возвращению, рады были и братья и сестра!

В зиму 1941-1942 гг. весь запас хлеба и в колхозе, и у колхозников был сдан в фонд обороны. В колхозе остался только семенной фонд. Осенью, ввиду того, что не было заготовлено сено из-за позднего ухода воды после наводнения, весь крупный рогатый скот был угнан в другой район, угнали и часть рабочих лошадей. С колхозным скотом выехала и часть колхозников – для ухода за ним. Вместе с колхозным скотом общим собранием колхозников было решено отправить часть личных коров из семей, имеющих много детей, отцы которых ушли на защиту Родины. Угнали и нашу корову...

На этом записи Балина Виктора Григорьевича обрываются. Из документов, хранящихся в семье, можно проследить его дальнейший жизненный путь. С 1941 по 1943 год трудился в колхозе. 1 декабря 1943 года ему исполнилось 17 лет, и он был призван в ряды Красной Армии.

После войны в 1951 году Виктор Балин сдал экзамены экстерном в Саратовском военном училище ВВ МГБ, и ему было присвоено воинское звание «младший лейтенант». Во время службы в Вильнюсе он познакомился со своей будущей женой Марией.

Далее служба проходила в Свердловской, Челябинской областях. В 1957 году его подразделение принимало участие в ликвидации последствий взрыва на закрытом заводе «Маяк», где изготавливали атомное оружие, что впоследствии отразилось на здоровье... С февраля 1964 по май 1965 года он заместитель командира роты по политической части в городе Пермь. А с 1965 по 1969 годы проходил службу в северном Казахстане. В 1969 году был уволен в запас в звании «майор» с должности командира роты.

После демобилизации с семьей переехал в город Брянск. Уже в запасе ему в 1978 году было присвоено звание подполковника, а в 2000-м – полковника. Будучи военным пенсионером, Виктор Григорьевич продолжал добросовестно трудиться. Несколько лет был преподавателем военной подготовки Брянского техникума железнодорожного транспорта, много сил отдавал военно-патриотическому воспитанию молодежи.

Впоследствии на общественных началах возглавлял Брянскую региональную общественную организацию «Ветеранов подразделения особого риска», которая объединяла всех, кто пострадал от воздействия лучевой болезни при испытании атомного оружия, устранении последствий аварий, которые происходили на атомных подводных лодках, на заводе «Маяк» и т.д.

Фото из семейного архива

Дмитрия Балина